Неточные совпадения
Он уверил ее, что детей нужно везти в Москву, а ей одной, с глупой гувернанткой,
оставаться в деревне, — она поверила; скажи он ей, что детей нужно сечь, так же как сечет своих княгиня Варвара Ильинична, она и тут, кажется бы, согласилась, — сказала
бабушка, поворачиваясь в своем кресле с видом совершенного презрения.
Уже мало
оставалось для князя таких людей, как
бабушка, которые были бы с ним одного круга, одинакового воспитания, взгляда на вещи и одних лет; поэтому он особенно дорожил своей старинной дружеской связью с нею и оказывал ей всегда большое уважение.
Гости разъехались, папа и Володя вышли; в гостиной
остались князь,
бабушка и я.
— Вы уже знаете, я думаю, что я нынче в ночь еду в Москву и беру вас с собою, — сказал он. — Вы будете жить у
бабушки, a maman с девочками
остается здесь. И вы это знайте, что одно для нее будет утешение — слышать, что вы учитесь хорошо и что вами довольны.
Борис. Воспитывали нас родители в Москве хорошо, ничего для нас не жалели. Меня отдали в Коммерческую академию, а сестру в пансион, да оба вдруг и умерли в холеру; мы с сестрой сиротами и
остались. Потом мы слышим, что и
бабушка здесь умерла и оставила завещание, чтобы дядя нам выплатил часть, какую следует, когда мы придем в совершеннолетие, только с условием.
С хозяйкой только и разговору, что о хозяйстве; с
бабушкой говорить нельзя: та кашляет да и на ухо крепка; Акулина дура набитая, а дворник пьяница;
остаются ребятишки только: с теми что говорить?
Марфенька предательски указала на него тихонько
бабушке. Татьяна Марковна выпроводила его в сад погулять до ужина — и чтение продолжалось. Марфенька огорчалась тем, что книги
осталось немного, а все еще рассказывается «жалкое» и свадьбы не предвидится.
«А когда после? — спрашивала она себя, медленно возвращаясь наверх. — Найду ли я силы написать ему сегодня до вечера? И что напишу? Все то же: „Не могу, ничего не хочу, не
осталось в сердце ничего…“ А завтра он будет ждать там, в беседке. Обманутое ожидание раздражит его, он повторит вызов выстрелами, наконец, столкнется с людьми, с
бабушкой!.. Пойти самой, сказать ему, что он поступает „нечестно и нелогично“… Про великодушие нечего ему говорить: волки не знают его!..»
— Боже мой! Что еще скажет
бабушка! Ступайте прочь, прочь — и помните, что если maman ваша будет вас бранить, а меня
бабушка не простит, вы и глаз не кажите — я умру со стыда, а вы на всю жизнь
останетесь нечестны!
— И я добра вам хочу. Вот находят на вас такие минуты, что вы скучаете, ропщете; иногда я подкарауливал и слезы. «Век свой одна, не с кем слова перемолвить, — жалуетесь вы, — внучки разбегутся, маюсь, маюсь весь свой век — хоть бы Бог прибрал меня! Выйдут девочки замуж,
останусь как перст» и так далее. А тут бы подле вас сидел почтенный человек, целовал бы у вас руки, вместо вас ходил бы по полям, под руку водил бы в сад, в пикет с вами играл бы… Право,
бабушка, что бы вам…
— Не бывать этому! — пылко воскликнула Бережкова. — Они не нищие, у них по пятидесяти тысяч у каждой. Да после
бабушки втрое, а может быть, и побольше
останется: это все им! Не бывать, не бывать! И
бабушка твоя, слава Богу, не нищая! У ней найдется угол, есть и клочок земли, и крышка, где спрятаться! Богач какой, гордец, в дар жалует! Не хотим, не хотим! Марфенька! Где ты? Иди сюда!
Остался он еще в детстве сиротой, на руках равнодушного, холостого опекуна, а тот отдал его сначала на воспитание родственнице, приходившейся двоюродной
бабушкой Райскому.
Бабушка поглядела в окно и покачала головой. На дворе куры, петухи, утки с криком бросились в стороны, собаки с лаем поскакали за бегущими, из людских выглянули головы лакеев, женщин и кучеров, в саду цветы и кусты зашевелились, точно живые, и не на одной гряде или клумбе
остался след вдавленного каблука или маленькой женской ноги, два-три горшка с цветами опрокинулись, вершины тоненьких дерев, за которые хваталась рука, закачались, и птицы все до одной от испуга улетели в рощу.
У
бабушки был свой капитал, выделенный ей из семьи, своя родовая деревенька; она
осталась девушкой, и после смерти отца и матери Райского, ее племянника и племянницы, поселилась в этом маленьком именьице.
Но ни Тушин, ни Вера, ни сама Татьяна Марковна, после ее разговора с первым, не обменялись ни одним словом об этом. Туманное пятно
оставалось пятном, не только для общества, но для самих действующих лиц, то есть для Тушина и
бабушки.
Просить
бабушка не могла своих подчиненных: это было не в ее феодальной натуре. Человек, лакей, слуга, девка — все это навсегда, несмотря ни на что,
оставалось для нее человеком, лакеем, слугой и девкой.
Если ты надеешься на успех у
бабушки — обвенчаемся, и я
останусь здесь до тех пор, пока… словом, на бессрочное время.
— Ты злая! А если б я сделался болен горячкой?
Бабушка и Марфенька пришли бы ко мне, ходили бы за мной, старались бы облегчить. Ужели бы ты
осталась равнодушной и не заглянула бы ко мне, не спросила бы…
Чего это ей стоило? Ничего! Она знала, что тайна ее
останется тайной, а между тем молчала и как будто умышленно разжигала страсть. Отчего не сказала? Отчего не дала ему уехать, а просила
остаться, когда даже он велел… Егорке принести с чердака чемодан? Кокетничала — стало быть, обманывала его! И
бабушке не велела сказывать, честное слово взяла с него — стало быть, обманывает и ее, и всех!
Неохотно дала ему ключи от него
бабушка, но отказать не могла, и он отправился смотреть комнаты, в которых родился, жил и о которых
осталось у него смутное воспоминание.
Бабушка, воротясь, занялась было счетами, но вскоре отпустила всех торговок, швей и спросила о Райском. Ей сказали, что он ушел на целый день к Козлову, куда он в самом деле отправился, чтоб не
оставаться наедине с Татьяной Марковной до вечера.
Сестра рассказала про детей, что они
остались с
бабушкой, с его матерью и, очень довольная тем, что спор с ее мужем прекратился, стала рассказывать про то, как ее дети играют в путешествие, точно так же, как когда-то он играл с своими двумя куклами — с черным арапом и куклой, называвшейся француженкой.
Мы
остались и прожили около полугода под надзором
бабушки и теток. Новой «власти» мы как-то сразу не подчинились, и жизнь пошла кое-как. У меня были превосходные способности, и, совсем перестав учиться, я схватывал предметы на лету, в классе, на переменах и получал отличные отметки. Свободное время мы с братьями отдавали бродяжеству: уходя веселой компанией за реку, бродили по горам, покрытым орешником, купались под мельничными шлюзами, делали набеги на баштаны и огороды, а домой возвращались позднею ночью.
Мать всходила на чердак ко мне редко, не
оставалась долго со мною, говорила торопливо. Она становилась всё красивее, всё лучше одевалась, но и в ней, как в
бабушке, я чувствовал что-то новое, спрятанное от меня, чувствовал и догадывался.
На заводе
оставались одни старухи вроде
бабушки Акулины, матери Рачителя, да разные бобылки.
Дети потом
оставались с
бабушкой Марьей Петровной Ледантю.
Рогнеда Романовна не могла претендовать ни на какое первенство, потому что в ней надо всем преобладало чувство преданности, а Раиса Романовна и Зоя Романовна были особы без речей. Судьба их некоторым образом имела нечто трагическое и общее с судьбою Тристрама Шанди. Когда они только что появились близнецами на свет, повивальная
бабушка, растерявшись, взяла вместо пеленки пустой мешочек и обтерла им головки новорожденных. С той же минуты младенцы сделались совершенно глупыми и
остались такими на целую жизнь.
Агата
осталась в Петербурге. С помощью денег, полученных ею в запечатанном конверте через человека, который встретил се на улице и скрылся прежде, чем она успела сломать печать, бедная девушка наняла себе уютную каморочку у бабушки-голландки и жила, совершенно пропав для всего света.
Бабушка с тетушками
осталась ночевать в Неклюдове у родных своих племянниц; мой отец прямо с похорон, не заходя в дом, как его о том ни просили, уехал к нам.
Мать постоянно отвечала, что «госпожой и хозяйкой по-прежнему
остается матушка», то есть моя
бабушка, и велела сказать это крестьянам; но отец сказал им, что молодая барыня нездорова.
Но я неотступными просьбами выпросил позволение подержать на своих руках моего крестного сына — разумеется, его придерживала бабушка-повитушка, — и я долго
оставался в приятном заблуждении, что братец мой крестный сын, и даже, прощаясь, всегда его крестил.
Бабушка и тетушка, которые были недовольны, что мы
остаемся у них на руках, и даже не скрывали этого, обещали, покорясь воле дедушки, что будут смотреть за нами неусыпно и выполнять все просьбы моей матери.
Сестрица с маленьким братцем
остались у
бабушки; отец только проводил нас и на другой же день воротился в Багрово, к своим хозяйственным делам.
«О чем плакали
бабушка и тетушка?» — спросил я,
оставшись наедине с матерью.
Видя мать бледною, худою и слабою, я желал только одного, чтоб она ехала поскорее к доктору; но как только я или
оставался один, или хотя и с другими, но не видал перед собою матери, тоска от приближающейся разлуки и страх
остаться с дедушкой,
бабушкой и тетушкой, которые не были так ласковы к нам, как мне хотелось, не любили или так мало любили нас, что мое сердце к ним не лежало, овладевали мной, и мое воображение, развитое не по летам, вдруг представляло мне такие страшные картины, что я бросал все, чем тогда занимался: книжки, камешки, оставлял даже гулянье по саду и прибегал к матери, как безумный, в тоске и страхе.
— Что ж это,
бабушка, будет! неужто ж мы так без ничего и
останемся? — роптала Аннинька.
И вот в одно прекрасное утро Аннинька и Любинька объявили
бабушке, что долее
оставаться в Погорелке не могут и не хотят.
Они оба такие же, как были: старший, горбоносый, с длинными волосами, приятен и, кажется, добрый; младший, Виктор,
остался с тем же лошадиным лицом и в таких же веснушках. Их мать — сестра моей
бабушки — очень сердита и криклива. Старший — женат, жена у него пышная, белая, как пшеничный хлеб, у нее большие глаза, очень темные.
Я глубоко благодарен ему за эти слова, а
оставшись глаз на глаз с
бабушкой, говорю ей, с болью в душе...
«Стрельцы», «Юрий Милославский», «Таинственный монах», «Япанча, татарский наездник» и подобные книги нравились мне больше — от них что-то
оставалось; но еще более меня увлекали жития святых — здесь было что-то серьезное, чему верилось и что порою глубоко волновало. Все великомученики почему-то напоминали мне Хорошее Дело, великомученицы —
бабушку, а преподобные — деда, в его хорошие часы.
— Призвали на совет старших дочерей Арины Васильевны, и под председательством старухи Бактеевой и ее дочери Курмышевой, особенно горячо хлопотавшей за майора, положено было: предоставить улаживание этого дела родной
бабушке, потому что она внучке всех ближе, но таким образом, чтоб супруга Степана Михайловича и ее дочери
остались в стороне, как будто они ничего не знают и ничему не причастны.
Отважный майор предлагал пригласить молодую девушку в гости к
бабушке и обвенчаться с ней без согласия Степана Михайловича, но Бактеева и Курмышева были уверены, что дедушка мой не отпустит свою сестру одну, а если и отпустит, то очень не скоро, а майору
оставаться долее было нельзя.
По смерти старика должны
остаться шестеро сводных детей от двух браков; должны были учредиться две опеки, и последние трое детей от Александры Петровны поступали к родной
бабушке, Е. Д. Рычковой, под опеку сына ее, В. П. Рычкова.
— Надо нам проститься с тобой, Ванечка, — заговорила она решительно. — Вот как только чуть-чуть поправлюсь, сейчас же мы с
бабушкой и уедем отсюда. Нельзя нам здесь
оставаться больше…
Зотушка наклонился к руке Фени, и на эту горячую руку посыпались из его глаз крупные слезы… Вот почему он так любил эту барышню Феню и она тоже любила его!.. Вот почему он сердцем слышал сгущавшуюся над ее головой грозу, когда говорил, что ей вместе с
бабушкой Татьяной будут большие слезы… А Феню точно облегчило невольно сделанное признание. Она дольше обыкновенного
осталась в сознании и ласкала своего дядю, как ушибившегося ребенка.
Только одна Нюша
оставалась прежней Нюшей — развей горе веревочкой, — хотя и приставала к
бабушке с разговорами о платьях. Несмотря на размолвки отцов, Нюша и Феня
остались неразлучны по-прежнему и частили одна к другой, благо свободного времени не занимать стать. Эти молодые особы смотрели на совершившееся около них с своей точки зрения и решительно не понимали поведения стариков, которые расползлись в разные стороны, как окормленные бурой тараканы.
— Дома
осталась, дома… Что-то головой скудается, — ответила
бабушка Татьяна, целуясь с Феней. — Отец-то дома?
Последними
остались на Фениной могилке Нил Поликарпыч,
бабушка Татьяна и Зотушка. Они долго молились и точно боялись уйти с кладбища, оставив здесь Феню одну.
Бабушке очень рано стали приходить в голову мысли, что самое лучшее и для нее, и для княжны, и для молодых князьков было бы то, если бы княжна Анастасия не
оставалась долго в девушках.
Однако молчаливая, но терзающая скорбь, вероятно, так тяготила и пугала княгиню, что она страшилась мысли
оставаться с нею сам-на-сам:
бабушка берегла свою отвагу, свою душевную бодрость.